«A.H. Скрябин и его музыка»
Статья Бориса Шлёцера в «Русских ведомостях» № 42 за 1909 год перед Девятым симфоническим собранием Московского отделения Императорского Русского музыкального общества 21 февраля 1909 года (ММС, оф 26103/23).
Ближайший симфонический концерт Императорского Русского музыкального Общества весь почти будет посвящён произведениям А.Н. Скрябина. Исполнены будут: 3-я симфония – «Божественная поэма», «Поэма экстаза» и 5-я соната для фортепиано. Сочинения эти, за исключением сонаты, Москва услышит впервые… Впервые Москва познакомится с этими произведениями, ценность и значение которых не исчерпываются их музыкальными красотами, но которые знаменуют собою, по моему мнению, начало новой эпохи культуры.
Я знаю, утверждение это покажется очень рискованным, чтобы не сказать более, и многим даже из тех, которые хорошо знают и любят музыку Скрябина. Вполне понятно: современники никогда почти не могут достаточно правильно оценить значение совершающихся вокруг них событий и ореолом гениев, пророков и героев дарят лишь мёртвых.
Ещё более покажется моё утверждение преувеличенным тем из читателей, которые Скрябина знают недостаточно и смотрят на него лишь как на талантливого композитора, оригинального, но подчас слишком смелого в своих исканиях, ибо, как бы высоко его ни ценили они, всё же в их глазах он – только музыкант. И, конечно, мысль, что музыкант может явиться предтечей новой эры истории, им кажется вполне неправдоподобной, хотя Вагнер уже достаточно ясно раскрыл всё громадное философское и культурное значение музыки.
«Божественная поэма» и «Поэма экстаза», и «Пятая соната» принадлежат к третьему, последнему периоду деятельности Скрябина, – к периоду сознательно-свободного творчества.
Но что же такое свободное творчество? Скрябин, как о нём мог я судить по его произведениям и по знакомству личному с ним, – «жизни самый пламенный любовник». В самый акт он влюблён, в процесс, созидание и борьбу… В опьянении буйном силою жизни, в нём бьющей, он хочет, чтобы сильнее лишь хотеть, стремиться к всё более мощной и глубокой жизни, в которой страдания были бы острее и злее и ярче наслаждения, чтобы в самом процессе их чередования, их созидания себя чувствовать творцом. В нём, сама с собой играя, воля довлеет себе: не потому она стремится, что ту или иную цель достичь она хочет, но цель поставила она перед собою, её создала, чтобы в приближении к ней реализовать себя. Так дети вперёд себя бросают мячик, чтобы затем погнаться за ним. Такое переживание действия, как созидающего цель, акта, как вполне довлеющего себе, я называю свободным творчеством. И вся жизнь Скрябина, как художника и мыслителя, есть постепенное развитие и осознание этого основного для человека переживания.
Действительно, в каждом из нас его я нахожу; но только мы его не сознаём. Жизнь всех нас есть бессознательная игра в чередовании созиданий и разрушений, подъёмов и падений. В глубинах бессознательного вся деятельность свободна. Свободно создаёт она те цели, которые затем осуществляет, и цели эти – лишь проекции деятельности и ценность их вполне субъективна. Но в сознании нашем цель, это – всё: мы творчество своё им поработили, жизнь обратили в средство и преклонились перед нашими созданиями, поверив в объективную их ценность и реальность. И так игрой мы увлеклись, что забыли, что нами же всё это создано.
Подобно всем, и Скрябин долго свои переживания подчинял внешним целям, перед созданиями своими преклонялся… Когда боролся он и страдал, и бился о стены, когда, как все мы, в стремлении своём к абсолютному он всюду встречал препятствия и пределы, он не сознавал, конечно, что пределы им же воздвигнуты, чтобы их превзойти, что это – спорт, игра: в его сознании тогда цель заслоняла собою акт. Произведения Скрябина этого первого периода (до 23-го ор.) ближе, доступнее других, ибо сильно, прекрасно, искренно они говорят людям о том, что все они переживают в большей или меньшей степени или испытывали раньше. Если долго этих произведений не принимали, то это лишь благодаря новизне и сложности их формы выражения; ведь чувства те, которые в них воплотились,– не что иное, как настроения Байрона и Ницше, лишь доведённые до крайней степени напряжения и изощрённости.
Но именно вследствие этого напряжения в жизни, этой интенсивности желания оно дошло, наконец, до сознания композитора, раскрыв пред ним призрачность этого мира, царство целей, его субъективную ценность и реальность. Свободное творчество вступило в сознание.
Наступил второй период деятельности г. Скрябина… И тотчас обнаружилось ясно, что первым условием увлечения человека игрой жизни есть вера в её значимость, в её серьёзность. Во время игр своих дети отчасти также верят в их реальность; тот удовольствие всё им испортит, кто заставит их вспомнить, что всё ими подготовлено заранее, и себя они обманывают. Все люди как дети, лишь глубже гораздо себя обманывали всегда, и прозревшим среди них пришлось держать долгую борьбу, прежде всего, с самим собою.
Как бы ни было, в Скрябине сильно напряжение жизни, но, лишённая очарования цели, чужда была ещё действительность ему: человек не умеет играть; играют лишь боги и дети… Настала пора колебаний и сомнений, нашедших полное своё выражение в музыке второго периода. Каждое из крупных произведений этой эпохи противоречит всем остальным, их отрицает; каждое из них отделено как будто от других долгим промежутком времени: до того настроения их совершено несхожи между собою. Даже в одной и той же пьесе различные моменты её находятся в полном антагонизме друг с другом, и антагонизм этот остаётся непримирённым до конца, несмотря на все усилия автора достигнуть гармонии. Именно усилия эти очень характерны для второго периода: композитор хочет сказать жизни сознательное «да», он стремится к гармонии враждующих в нём элементов, он ищет радости свободной деятельности; но деятельность эта, достигнув сознания, радость свою потеряла. Отсюда неискренность, напряжённость моментами некоторых созданий этой эпохи: 2-я симфония, Poème tragique и др., где, видно, художник хочет достичь радости quand même. Но, дав своей Poème satanique апофеоз неискренности, проектировав намеренно это настроение вне себя, Скрябин от него избавился.
«Дух сомнения и насмешки, – писал уже я, – опасен для тех, кто создаёт: он может парализовать, уничтожить их деятельность, если они недостаточно сильны, чтобы сказать “да” и этому сомнению, как сделал это Гёте, создав своего Мефистофеля. Но свободным и сознательным быть может только тот, кто в себе носит дух отрицания… и выдержал его насмешки… Но композитор созданием поэмы победил своего сатану. Он может теперь приняться за создание своей третьей симфонии: “Le divin poème” (окончена в 1903 г.)».
Радость свободного творчества, пройдя сквозь огонь, всеочищающий сознание, вновь расцвела в душе художника… Наступил третий период его деятельности, который собою открывает «Божественная поэма», «представляющая эволюцию Духа, освобождающегося от ужасов отчаяния, от всего своего прошлого, полного таинственных образов и верований, которые он превозмогает и разрушает, чтобы, наконец, достигнуть утверждения радостного своего божественного Я».
Но утверждение это лишь в намёке здесь ещё; формула его даётся только под самый конец. Поэтому значение главное 3-й симфонии в том, что она раскрывает перед нами процесс обожествления человеческого Духа, эволюцию сквозь сознание свободного творчества. И с этой точки зрения симфония, в сущности, является автобиографией художника: в ней историю своей борьбы он изложил.
Произведение это распадается на краткую интродукцию, – «Я есмь», – три части: Lutes – борьба, Voluptés – наслаждения и Jeu divin – божественная игра. Утвердив себя как самодовлеющую деятельность, провозгласив абсолютное «Я есмь», Дух бросил вызов всему человеческому в себе: разгорается борьба, борьба с мистицизмом и старыми верованиями, с ужасом смерти и страхом пред собственной дерзостью, борьба со сладострастием, с наслаждениями любви, которые стремятся покорить себе личность… Но Дух побеждает, претворив все наслаждения свои и страданья в переживания их актуальности. Ни одно из человеческих чувств из сознания его не исчезло: лишь характер их изменился, – он ими играет… Он страхом играет и ужасом смерти, играет борьбой, наслаждениями страсти играет. «Дух сознательно погружается в радость свободного, бесцельного творчества. Это – божественная игра».
Дальнейшим развитием этой игры является «Поэма экстаза». В концерте 21-го февраля будут исполнены оба произведения; в сущности, иначе не должно было бы и быть: ведь симфония не что иное как прелюдия, введение к экстазу; последний же вне связи с теми настроениями, завершением которых он явился, не может быть как следует ни пережит, ни понят.
Что такое экстаз? Экстаз Скрябина есть радость свободного действия. Здесь же я могу повторить лишь то, что уже писал по этому поводу на страницах Русской Музыкальной Газеты: «В этом произведении воплотилось всё миросозерцание автора, явившегося как плод его стремлений и переживаний. Он стремился к свободному творчеству… Он переживал страдания и радости свои как формы различные его воли созидающей и в переживании этом наслаждался. Отсюда его понимание вселенной, как играющего Духа; Вселенная (= Дух) есть вечное творчество без цели, без мотивов, божественная игра мирами… Но дух созидающий – Вселенная играющая – сам того не сознаёт, что творчество его абсолютно; он подчинил себя цели, сделал из созидания своего средство. Но чем сильнее бьётся пульс жизни, чем быстрее мчатся ритмы её, тем яснее становится для Духа, что он – насквозь стремление к творчеству, само себя удовлетворяющее, что жизнь его – игра в чередовании созиданий и разрушений. И когда Дух, в высшем подъёме деятельности, как бы вырывающем его из объятий целесообразности и относительности, переживает до конца свою сущность, настанет экстаз, – абсолютная жизнь, то мгновение, о котором мечтал уже гётевский Фауст, с тою лишь разницей, что Скрябин хочет экстаза космического, чтобы вся вселенная в её единстве пережила этот миг».
Итак, экстаз не может быть уделом одной только личности: он есть результат не личного, но коллективного творчества, и роль отдельной личности здесь лишь сводится к тому, чтобы перед людьми явить ту цель, которую бессознательно все строят и ищут, раскрыть перед ними действительную природу их и в мире возбудить такой гигантский прилив энергии, который вынес бы людей из царства целей в царство свободного творчества.
С этой именно точки зрения на себя и на искусство своё смотрит Скрябин. Видения экстаза он достиг лишь благодаря безмерному напряжению той деятельности, что в нём жила: в других теперь он должен стать возбудителем великого желания, и средством для такого возбуждения является его искусство, в мгновенных прозрениях дающее людям веселие свободного действия.
В этом отношении «Поэма экстаза» – лишь экстаз, намёк на будущее: она – первое из серий созданий, которые все должны послужить великому освобождению Духа и подготовить последнее создание, которое уже само должно явиться плодом коллективного творчества.
